Скачать, pdf
Дата публикации
19 мая 2019
Разделы/материалы
Статьи Тетради Русской экспертной школы, 2017 № 4
Персоналии
Рогозянский Андрей Брониславович
Поделиться

Образ русского православия в экспертных сообществах Запада

Андрей Рогозянский

Русская церковь представляет собой сложный объект для описания, особенно с точки зрения зарубежного наблюдателя. Применительно к ней проблема кросс-культурной передачи смыслов становится ещё более актуальной. Если Россия для Запада представляется парадоксом, вызывая спектр непростых чувств – удивление, недоумение, беспокойство, то религиозная составляющая русской культуры, русского исторического самосознания и политической традиции понимается с ещё бо́льшим усилием.

Причин этому несколько, прежде всего внутренних, определяемых своеобразными чертами православия – герметичностью, интроверсивностью традиционной церковности. В светской сфере – по линиям экономики, политики, науки, искусств, общественного устройства, государственного управления, военного дела – между Россией и западными странами на протяжении по меньшей мере 500 лет происходят диалог и взаимодействие. Объективно, по тому вкладу, который внесли русские, можно судить о значительной общности историко-цивилизационного процесса. Русское православие не испытывает большого желания смотреться в зеркало западного христианства. Сначала оно оставалось безразличным к развитию схоластики, затем – к реформационной волне, конфессиональным теологическим дискуссиям, становлению библейской науки и критической школы. Западноевропейские заимствования для Русской церкви ограниченны и носят поверхностный, стилистический характер, как, например, в барочно-классицистических храмовых архитектуре, интерьере и иконописи.

Ортодоксия настаивает на самоуглублении. Свою роль также сыграло и то, что другие подвиды традиции: греческая, антиохийско-сирийская, сербская – в развитии своём оставались лимитированы мусульманским владычеством. Самодостаточность русского религиозного менталитета в данных исторических обстоятельствах легко объяснима.

Есть также собственно исследовательские причины затруднений. При изучении Русской церкви одинаково непродуктивными представляются как унифицирующая позиция цивилизатора, так и романтизация "загадочной русской души", характерная, как вы знаете, для некоторых работ западной интеллигенции, европейских и американских диссидентов – Освальда Шпенглера, Патрика Бьюкенена и других. Можно вместе с Рильке восторгаться Россией: "Все страны граничат друг с другом, и только Россия граничит с Богом". Но если на этой художественной фигуре речи, на патетической ноте начать основывать содержательные анализ и прогностику, боюсь, Россия разочарует. Ибо слишком многое не укладывается не только в представления об идеальном, Божественном, но даже и в более скромные представления относительно здравого смысла, умеренности, приличий и тому подобного.

С другой стороны, также не выглядит адекватным взгляд на Русскую церковь как на варваризованный, обазиатченный вариант западного христианства, желание анализировать её в соответствии с тенденциями западной религиозности. "Ошибки экспертизы" случались не раз. Достаточно вспомнить ошибку идеологов нацистской Германии, которые перед началом наступления на Восток чрезмерно оценивали протестный потенциал Русской православной церкви, усматривая в притеснениях религиозной свободы в СССР возможности коллаборации против Сталина. Притеснения в СССР и в самом деле были чудовищными. По логике горечь от поругания святынь, разрушения церквей, арестов священнослужителей, совершённых в 1920–1930-е годы, должна была обострить жажду справедливости и возмездия в отношении большевиков. На деле же расщепления патриотического чувства не произошло. Религиозный фактор играл важную роль в консолидации в ходе Отечественной войны, превращения этой войны в "народную и священную".

И здесь не фрустрация, наступившая в результате гонений и выражающаяся в неспособности вести собственную политическую партию, безволие, с панической боязнью прогневить коммунистических вождей и карательные органы. Таков традиционный императив: самоотдача, умение отбросить в сторону разногласия ради изгнания врага любой ценой. Русским приходилось много воевать на протяжении столетий. В том, что касается оборонительной войны, этику коллективного выживания, этику долга можно считать отработанной до автоматизма.

Другой эпизод. К 1970-м у многих на Западе создалось впечатление, что Советы додавят церковь и религию. Тяжёлый удар был нанесён второй волной гонений при Никите Хрущёве. Уходило из жизни старшее поколение, воспитанное в рамках церковного уклада; модернизация направляла страну и народную жизнь всё дальше к секуляризованным формам. За рубежом считалось, что существуют лишь незначительное число политических диссидентов, находящихся под неусыпным контролем КГБ, и весьма малочисленные нелегальные общины – так называемая "катакомбная церковь". В остальном же задача формирования "нового советского человека" обещала скорое полное уничтожение, вычищение православия в пределах железного занавеса.

Данную точку зрения о коренной порче и деградации религиозной жизни в Советском Союзе поддерживали в эмигрантской среде Русской зарубежной церкви. Эмигранты называли Московскую Патриархию "безблагодатной", т. е. мёртвой, формой без содержания, и претендовали на исключительную роль хранительницы духовного наследия России. Понятно, что в самый разгар холодной войны между Советским Союзом и Западом антисоветизм эмигрантов был вещью востребованной.

В начале 1974 года из СССР выслали Солженицына, написавшего перед тем обличительное открытое письмо патриарху Пимену, наделавшее много шума и имевшее своим следствием новые репрессии КГБ. Осенью того же года Солженицын обращается с открытым письмом к участникам Третьего собора Зарубежной церкви. Письмо вызывает сильнейший шок. Вчерашний политзаключённый и яростный борец против коммунистической тирании в нём последовательно аргументирует, почему религиозная жизнь под Советами продолжается, имеет развитие и даже свои преимущества перед эмигрантской средой. В письме Солженицын предсказывает очищение и возрождение православной веры в России своими внутренними силами, Зарубежной же церкви отводит незначительную роль, предрекая ей затухание и аффилирование с Московским Патриархатом. Время подтвердило правоту этих оценок. Спустя полтора десятилетия – с падением коммунистической власти – всё в точности так и случилось.

Сходные ошибки совершаются и современными исследователями. В России работает ряд институтов и фондов: Кестонский институт, созданный ещё в 1969 году для изучения религии и коммунизма, центр Карнеги, фонды Макартуров и Аденауэра, Гумбольдта и Герды Хенкель. Стилистика их деятельности, к сожалению, заставляет говорить не столько об изучении, сколько об утверждении определённого взгляда на религиозную ситуацию, образ и роль Русской церкви в российской и западной аудиториях.

На церковную жизнь и церковно-общественные отношения в России западные исследователи первоначально накладывают ряд характерных для западного мировосприятия шкал: права человека, равные возможности, свобода мнений, открытость и адаптивность к актуальной социальной проблематике, противодействие авторитаризму, низовой контроль за управлением, прозрачность, экономическая самодостаточность. По большинству критериев РПЦ закономерно удостаивается низкого балла, после чего происходящее в ней, органика православной церковности уже не представляют интереса. Остаётся позиция менторства и то, что я бы назвал инструкцией по снижению вреда от РПЦ как от некоего взрывоопасного предмета.

Это отвечает, к сожалению, общей конъюнктуре в освещении образа России и русских западными исследователями и СМИ. РПЦ в подавляющем большинстве своих проявлений аполитична. Российское государство, армия, российские экономические субъекты могут составлять конкуренцию Западу, участвовать в сложных геополитических шахматных партиях. Русская церковь не строилась по образу структуры влияния. Можно взять для сравнения Ватикан и его всемирную сеть, для которой и сегодня, несмотря на утрату былых позиций, остаётся возможным очень и очень многое.

РПЦ в сопоставлении с этим выглядит вегетариански. Манера ведения дел в зарубежных представительствах Московского Патриархата слишком нетороплива, неагрессивна и необязательна. Обратившись к историческому прошлому, мы почти не найдём случаев, когда бы Русскую церковь обвиняли в связях наподобие сицилийской мафии, закрытых лож, в отмывании средств в грандиозных масштабах. Аналитически достоверным по отношению к Русской церкви является применение критериев культуры, истории, общественного действия, но не геополитики. Увы, но эти важные особенности практически не замечаются. Русская церковь попадает в круг русофобии и записывается в инструменты Кремля. После этого понять что-либо западному исследователю уже невозможно.

В значительной степени "на экспорт" ориентированы и некоторые российские религиоведы, разрабатывающие ниву демифологизации – создания рационального и даже, я бы сказал, математически выхолощенного портрета Московского Патриархата с априори заданным результатом.

Содержание подобных материалов не идёт дальше старых марксистских тезисов о религии как механизме эксплуатации правящей элитой народных масс и материальной, денежной подоплёке интереса духовенства к своему делу. Буквально, конечно, это не является повторением марксистской карикатуры, на которой толстые попы смеются над простофилями, сидя на стопках купюр. В изобилии привлекается либеральная терминология, так что вместо парадигмы классовой борьбы используется, как правило, антиавторитарная и гуманистическая риторика. Но, боюсь, после прочтения большого объёма подобных текстов ничего хорошего об РПЦ человек не вынесет. Демифологизация переходит в постмодерновую деконструкцию. И вообще, честно говоря, на таком уровне отчуждённости, самодостаточности мышления потребность в вере и церкви становится уже неочевидной. Начинается столкновение конкурентных политических риторик, когда стороны увлечены тем, чтобы разрекламировать свою систему ценностей и развенчать противоположную. Это ограниченный и бесплодный дискурс, за которым не видно главного – этоса объекта изучения, в частности этоса Русской церкви. В данном дискурсе на протяжении десятилетий действуют западные исследовательские структуры у нас в России.

Критики Церкви иногда делают оговорку о том, что в РПЦ есть некоторое число "истинных пастырей" или "истинных верующих", существование которых в какой-то степени оправдывает Русскую церковь. Однако сводимый к личному фактору исследовательский дискурс обесценивается ещё больше, ибо как проанализировать и понять, что такое добродетель другого человека, выбор совести подлинный и неподлинный? Как уяснить, что "мало" и "немало" в отношении христианства, с самого начала заявлявшего себя верой малого стада? В конце концов, мы приходим к той точке, в которой заявляется, что хороших и плохих людей можно встретить везде (вы знаете эту риторику "bad people, good people", взятую действующим американским президентом на замену политкорректности, и как по-детски в итоге это выглядит).

Если хорошие и плохие люди есть везде, и это единственное, что можно сказать с уверенностью, корпорации аналитиков пора отправляться в песочницу, играть в детские игры. Сравните это с голосом Солженицына (цитата из письма к Третьему собору): "Не надо, как я замечаю в некоторых ваших публикациях, игнорировать, обходить умозаключением – самовозникший и самокрепнущий в нашей стране православный мир ... Итак, ожидаемое и, конечно, произойдущее освобождение и нашей Церкви и нашего народа тоже совершится – в метрополии, процессами внутренними, божественно-неисповедимыми, как всё сложное, не прогнозируемое самыми дальновидными умами".

Когда читаешь это, складывается впечатление, что не было прошедших 40 лет, и свои предостережения Солженицын направляет прямиком по адресу современных критиков. С точки зрения конкурентной политической риторики, автор наверняка мог бы развернуть широчайшую картину произвола властей, в реализме этого свидетельства Солженицыну тогда не было равных. Множество фактов и самых явственных описаний могло бы быть озвучено вчерашним узником совести. Если стремишься к славе героя, то удобней всего приобретать её именно так – подчёркивая мрачную сторону противостоящей тебе сущности. Но настоящее значение имеет не регистрация и подсчёт частностей, пусть и в статистически значимых количествах. Значение имеет модальность и сила влияния церковности на человека, страну и историю.

При всей малой определённости солженицынского текста, художественности, размытых формулировках, использованию отсылок к процессам Божественным, к метафизическому началу, Александр Исаевич представляет, конечно, исследователя – вдумчивого, серьёзного. Множество интуиций, множество лет одиноких размышлений сплелись для того, чтобы видящий основания православной жизни в Отечестве смог сделать свою экспертизу, выразить компетентное заключение. И экспертиза эта, как мы помним, оказалась точней многих, поднявшись до визионерских высот.

Родовая болезнь западно ориентированного религиоведения у нас здесь – в том, что оно не просто занимается исследованием ситуации, но позволяет кормиться слою людей, комплементарных по отношению к идеологии либерализма и, наоборот, растождествившихся с местной религиозной средой. Законы экономики, зависимости между финансовым стимулированием и конечным продуктом дают в результате фантастический всплеск – под видом аналитики – самой отборной пропаганды и конкурентной риторики, которая может понравиться спонсорам.

Но даже высокая степень политизации не мешает западно ориентированным критикам Церкви подавать себя в роли борцов за чистоту христианства и критиковать иерархию Русской церкви не просто за ошибки и отклонения в управлении, но за искажение Евангелия и отступление от Христа.

Исключением из правил можно считать публикацию Елены Жосул в газете "Vatican Insider" под заглавием "У нас нет разногласий по поводу роли женщины" . В ней автор представляется "мирянкой, дочерью Русской православной церкви, работающей в церковных образовательных структурах, хорошо знающей церковную среду и сам "женский вопрос"". С западной аудиторией автор говорит доступным языком, обсуждая тематику равенства возможностей и разнообразия. В то же время дискуссии о роли женщины занимают в России другое место. Они не имеют ничего общего с истериками в либеральном ключе, когда поиск проявлений мужского превосходства напоминает охоту на ведьм и обратную дискриминацию по признаку традиционных ценностей.

Вообще российское общественное сознание, не только религиозное, с трудом принимает увлечение Запада тематикой равенства и многообразия. В этом видят переразвитие темы и фигуры праздного ума, в рамках которых "личная свобода", категория достаточно умозрительная, выводит из поля зрения по-настоящему драматические диспропорции и вызовы, представляющие угрозу человеческому достоинству. Среди них общественное неравенство, социальный паразитизм, всевластие и алчность элит, застопорившаяся непродуктивная долговая экономика, противоречия между странами и группами стран, грозящие конфликтами, прессинг СМИ, тотальная слежка, роботизация, генетические манипуляции, аборты, индивидуализация, деградация воспитания и образования, повышенный уровень агрессии и психической нестабильности в обществе, экология и другие.

Некогда Ницше провозгласил "смерть Бога" в истории, сказав: "Бог умер". Современный либерализм, образно говоря, желает провозгласить, что "умер Шекспир". Вечные вопросы, коллизии и линии напряжения, которые веками запечатлевала классическая культурная традиция: мужское и женское, драма взаимосвязи и конфликта поколений, крови и рода – объявляются потерявшими значение.

В России действительность слишком далека от лоска и разрешения базовых вопросов, чтобы позволить среднему обывателю предаваться фантазиям на темы гендерной принадлежности. Возможно, выскажу своё личное предположение, что новая повестка, связанная с кризисом глобальной экономики и модели welfare state сместит общественное внимание в сторону более традиционных, консервативных трактовок.

Повторю ещё раз, что материалам российских церковных авторов с самостоятельной позицией, не панегириков, чрезвычайно сложно найти путь к западной аудитории. Я думаю, что до тех пор, пока отправной точкой усилий остаётся пресловутый концепт "продвижения демократии", сложно ждать объективизации образа РПЦ или, по крайней мере, изменения интенций исследований. Слишком велик соблазн – не пытаясь постичь Россию и её специфику, разрешить свои затруднения с ней одним махом, в очередном перевороте и сломе существующего порядка. Продуктивный и свободный диалог будет происходить в камерных аудиториях и в сообществах, для которых тематика глобального кризиса и кризиса либерализма актуализирована.

РУССКАЯ ЭКСПЕРТНАЯ ШКОЛА
© 2024