Русский консерватизм в первой четверти XIX века

Аннотация

Ключевые слова

Для цитирования

Об авторе

Русский консерватизм в первой четверти XIX в. был явлением, во мно­гом родственным западноевропейскому консерватизму, поскольку первые русские консерваторы разделяли основные ценности, характер­ные и для их западноевропейских единомышленников, которые отстаи­вали христианскую традицию, неравенство как естественное состояние общества, иерархию, культурную самобытность в противовес рево­люционной программе Просвещения. В то же время идейное влияние западноевропейских мыслителей-консерваторов на их русских едино­мышленников было сравнительно невелико, возникновение русского консерватизма проходило параллельно с западноевропейским, под воз­действием сходных факторов.

Первоначально консерватизм возник в Западной Европе в конце XVIII в. в виде реакции на философию рационализма и индивидуализма Нового времени, теорию Прогресса, эксцессы Великой Французской рево­люции как идейное течение, ставящее своей целью актуализацию пози­тивных традиций и ценностей прошлого. Важнейшей ценностью для кон­серватизма являлся культ трансцендентного начала, религии, которая, согласно воззрениям консерваторов, придавала смысл истории и жизни отдельной человеческой личности. Для него были характерны призна­ние приоритета монархического принципа правления, признание есте­ственного неравенства людей и необходимости общественной иерархии. Консерватизму также были присущи культ мощного государства, церкви, армии, семьи, т. е. тех общественных институтов, которые выступали основными проводниками и хранителями традиции. Консерваторы, как правило, выступали поборниками нравственных принципов, патрио­тизма и защитниками традиционной культуры.

Консерватизм при этом противостоял идеологиям, в основе которых лежали ценности прямо противоположного порядка: атеизм, материали­стическая ориентация политики, моральный релятивизм, рационализм, космополитизм, приоритет интересов индивида над интересами государ­ства, равенство, приверженность теоретическим моделям, культ личных прав и свобод, радикальных реформ и революций1О русском консерватизме см.: Гусев В. А. Русский консерватизм: основные направления и этапы раз­вития. Тверь : Тверской государственный университет, 2001; Минаков А. Ю., Репников А. В., Чернавский М. Ю. Консерватизм // Общественная мысль России XVIII – начала ХХ века : энцикл. М., 2005. С. 217–220; Русский консерватизм середины XVIII – начала XX века : энцикл. /под ред. В. В. Шелохаева. М. : РОССПЭН, 2010; Репников А. В. Консервативные модели российской государственности. М. : РОССПЭН, 2014; Ширинянц А. А. «Консерватор»: слово и смыслы в русской социально-политической мысли // Вестник Московского университета. Сер. 12: Политические науки. 2015. № 6. С. 112–124; Минаков А. Ю. История русского консерватизма XIX–XXI вв. Воронеж : Издательский дом ВГУ, 2020. .

Специфика русского консерватизма была обусловлена тем, что он пер­воначально представлял собой реакцию на радикальную вестернизацию, проявлениями и главными символами которой в XVIII – начале XIX в. ста­ли реформы Петра I, крайний (по тем временам) либерализм Александра I, вызвавший противодействие со стороны консервативно настроенного дворянства; в особенности проект конституционных преобразований, связанный с именем М. М. Сперанского; галломания (историческая раз­новидность русского западничества, предполагающая заимствование французских политических, идеологических, культурных и пр. моделей) русского дворянства; наполеоновская агрессия против Российской империи, Тильзитский мир 1807 г., Отечественная война 1812 г., а также по­пытка создания так называемого общехристианского государства в духе деклараций Священного союза, фактически лишавшая Православную Церковь статуса государственной (с 1817 по 1824 г.). Эти явления и со­бытия небезосновательно интерпретировались русскими консерваторами как угроза, ведущая к разрушению всех коренных устоев традиционного общества: самодержавной власти, Православной Церкви и религии, рус­ского языка, национальных традиций, сословных перегородок, патриар­хального быта и т. д. Процессы модернизации, разрушающие самые ос­новы существования и деятельности базовых общественных институтов и установлений традиционного социума, носили всеобъемлющий харак­тер. Беспрецедентность вызова порождала ответную консервативную ре­акцию, призванную защитить основополагающие традиционные ценно­сти (Минаков 2011: 59–61).

Одним из условий возникновения русского консерватизма была европеизация части российской элиты, получившей интеллектуальное и нравственное развитие в масонских ложах (членами масонских лож некоторое время были Н. М. Карамзин, А. С. Шишков, Ф. В. Ростопчин, М. Л. Магницкий) и западноевропейских университетах (образование в них в той или иной мере получили Н. М. Карамзин, Ф. В. Ростопчин, А. С. Стурдза), впитавшей и критически переосмыслившей идеи Просве­щения, хорошо знакомой с работами ведущих идеологов того време­ни: Вольтера, Монтескье, Ж.-Ж. Руссо, И. Г. Гердера и др. Следует отме­тить также непосредственное влияние на возникновение русского кон­серватизма со стороны французских роялистов-католиков, прежде всего, Ж. де Местра2О влиянии Ж. де Местра на русских консерваторов см.: (Дегтярёва 2007). . Без наличия этого тонкого слоя европейски-образован­ной элиты возникновение русского консерватизма было бы невозможно или же проходило бы в других формах.

Наибольшую роль в первые десятилетия XIX в. в складывающем­ся консервативном течении играли такие фигуры, как Г. Р. Державин, А. С. Шишков, Ф. В. Ростопчин, Н. М. Карамзин, С. Н. Глинка, великая кня­гиня Екатерина Павловна, А. А. Аракчеев, М. Л. Магницкий, А. С. Стурдза, Д. П. Рунич, митрополиты Иннокентий (Смирнов) и Серафим (Глаголевский), архимандрит Фотий (Спасский). Основными идейными и по­литическими центрами раннего русского консерватизма были «Бесе­да любителей русского слова», созданная Шишковым и Державиным, журналы «Вестник Европы» (ред. Н. М. Карамзин) и «Русский вест­ник» (ред. С. Н. Глинка), тверской салон великой княгини Екатерины Павловны. К ним примыкали Российская академия (в целом являвшая­ся опорой шишковистов), двор вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, фактически выполнявший функции своего рода «консерва­тивного министерства культуры». Значительный резонанс также имела светская проповедь в столичных салонах Ж. де Местра. Консервативная идеология и практика были первоначально достоянием отдельных лиц и кружков. Тем не менее консервативное направление в целом оформи­лось и смогло существенно повлиять на политику самодержавной вла­сти начиная с 20-х гг. XIX в. Будучи достаточно хорошо, а порой и блестя­ще знакомыми с рационалистической культурой Просвещения, довольно умело используя эти знания, представители русского консерватизма со­здали развитую, изощрённую в понятийном отношении систему взглядов.

Исторически первыми в конце XVIII – XIX в. возникли течения светского консерватизма3О типологии русского консерватизма см.: (Минаков 2004: 267–280). , поначалу сравнительно мало связанные с Православной Церковью, ставящие своей целью борьбу с галломанией и отстаивание устоев традиционного общества, таких как самодержавие, крепостное право, сословные привилегии и т. д. Воззрения консерваторов при этом охватывали широкий спектр общественно-значимых вопросов: о национальном образовании, о характере подлинно-самодержавной вла­сти, об отношениях Церкви и государства, вопросах цензуры, «русском праве», самобытной национальной культуре, опирающейся, прежде все­го, на определённые языковые традиции, о сословном вопросе, универ­ситетской политике, вопросах внешней политики и т. д. Консерваторы старались исключить из преподавания в русских университетах рациона­листическую философию и естественное право как дисциплины, подры­вающие основы самодержавной власти и православной веры, превратили идею сочетания истин веры с истинами науки в государственную поли­тику, попутно предложив своё решение проблемы воспитания в нацио­нальном духе.

На начальном этапе большую роль в вызревании русского консерва­тизма сыграли языковые споры между шишковистами и карамзинистами (Альтшуллер 2007); (Минаков 2011: 362–375). Карамзинисты ориентиро­вались в своих поисках на разговорный язык элитарных салонов, фран­цузские языковые и культурно-поведенческие модели, шишковисты же выступали за общенациональный язык, не только очищенный от ино­странных слов и опирающийся на традицию, восходящую к церковносла­вянскому и древнерусскому литературному языку, но и тесно связанный с языком простонародья: крестьянства, купечества, духовенства, мещан­ства. При этом позиция Шишкова4О Шишкове см.: (Минаков 2011а); (Парсамов 2010). и шишковистов была отнюдь не столь архаичной и «проигрышной», как её обычно представляют. В своё вре­мя Ю. Н. Тынянов заметил, что Н. М. Карамзин, занимаясь созданием «Истории государства Российского», в известной мере выполнял языко­вую программу Шишкова (Дневник В. К. Кюхельбекера 1929: 4). Стиль шишковских манифестов в модифицированном виде сохранялся вплоть до 1917 г., став одним из основных средств идейно-политического воз­действия монархической власти на народ.

В ходе дискуссии между шишковистами и карамзинистами консер­ваторы «оттачивали» аргументацию против галломании, шире – запад­ничества. Галломания значительной части русского дворянства явилась провокативным фактором для вызревания изначальной модели русско­го консерватизма (Минаков 2011: 64–68). Франция, её язык и культура воспринимались в консервативно-националистическом дискурсе как во­площение «мирового зла», породившее кровавую революцию и якобин­ский террор. Консервативно-националистическая риторика произвела со­вершенно карикатурные и вызывающие отвращение и смех образы фран­цузов, знакомые нам по лубкам 1812 г. Франция и французы представали в сознании русских консерваторов как полная антитеза России и русским. А. С. Шишков изображал Францию как некое «зачумлённое» место, стра­ну, судьбу которой необходимо предоставить самой себе, предварительно изолировав от внешнего мира (Зорин 2011: 250–251). Одна из причин, по которой ряд консерваторов (великая княгиня Екатерина Павловна, Н. М. Карамзин, Ф. В. Ростопчин) принял самое активное участие в устра­нении либерального реформатора М. М. Сперанского, заключалась, наряду с прочими причинами, в том, что он воспринимался ими как центральная фигура ненавистной русским патриотам «французской партии».

Дискуссия о «старом и новом слоге» привела к достаточно успеш­ной попытке конструирования консервативно-национальной традиции не только в сфере языка. А. С. Шишков сформулировал некоторые основ­ные аксиомы нарождавшегося русского консерватизма: недопустимость подражательства революционным и либеральным западноевропейским образцам, необходимость опоры на собственные традиции (языковые, ре­лигиозные, политические, культурные, бытовые), патриотизм, включаю­щий культивирование национального чувства и преданность самодержав­ной монархии (Минаков 2002а; Минаков 2002). Следует подчеркнуть, что данный вариант консервативной идеологии в первое десятилетие XIX в. носил оппозиционный характер, противостоял либеральной идео­логии, характерной для Александра I и его ближайшего окружения (чле­нов «Негласного комитета», М. М. Сперанского). Чрезвычайно показате­лен также был и первоначальный общественный статус А. С. Шишкова и его единомышленников – Ф. В. Ростопчина и С. Н. Глинки. В пер­вые годы XIX столетия два первых консерватора пребывали в опале и вы­нуждены были сосредоточиться лишь на литературной деятельности, тре­тий же, вплоть до начала выпуска журнала «Русский вестник» (с 1808 г.), не играл никакой существенной политической и общественной роли. Ситуация изменилась в 1807 г., когда под влиянием военных поражений в антинаполеоновских коалициях 1805 и 1806–1807 гг. русское дворян­ское общество захлестнула волна национализма, имевшего отчётливые консервативные «акценты».

Перед Отечественной войной общественный статус бывших оп­позиционеров радикальным образом изменился – по инициативе ве­ликой княгини Екатерины Павловны, обаятельной, умной и крайне честолюбивой сестры императора Александра I, являвшейся бесспор­ным лидером консервативной группировки при дворе. Они заняли ряд влиятельнейших государственных постов, получили реальную возмож­ность влиять на ключевые внутри- и внешнеполитические решения императора Александра I (Йена 2006; Минаков 2010). В кадровой по­литике, по сути дела, произошёл «тектонический» переворот: вопреки своим либеральным установкам, Александр I вынужден был сблизить­ся с «русской партией»: вторым по статусу человеком в империи стал А. С. Шишков, получивший после опалы М. М. Сперанского должность го­сударственного секретаря и выступивший фактически главным ритором-идеологом и пропагандистом Отечественной войны, поскольку именно он был автором большинства манифестов и указов, обращённых к ар­мии и народу. Генерал-губернатором Москвы, наделённым исключи­тельными, фактически диктаторскими, полномочиями, был назначен Ф. В. Ростопчин. Его афиши, наряду с манифестами А. С. Шишкова, стали первым опытом массового внедрения консервативно-националистической мифологии в сознание всех сословий второй столицы и её окрест­ностей. Военно-политическая роль Ф. В. Ростопчина оказалась чрезвы­чайно велика: именно он был главным «организатором» пожара Москвы, имевшего стратегическое значение, поскольку сожжение древней сто­лицы объективно предопределило разгром Великой армии Наполеона (Горностаев 2005; Мещерякова 2007). Эффективным и популярным пропагандистом консервативно-националистического толка выступил С. Н. Глинка, получивший 300 тыс. рублей – гигантскую по тем вре­менам сумму – на издание консервативно-патриотического «Русского вестника», проникнутого духом идейной галлофобии (Володина 2005: 142–170; Лупарева 2012). В годы войны на первый план выдвинулась ещё одна ключевая фигура «русской партии» – А. А. Аракчеев, проявивший себя в предвоенные и военные годы как выдающийся военный и поли­тический организатор (Ячменихин 1997; Ячменихин 2004; Ячменихин 2005; Минаков 2013). Он «исполнял должность почти единственного се­кретаря государя во время Отечественной войны» и был единственным докладчиком у Александра I практически по всем вопросам: военным, дипломатическим, управлению, снабжению армии и т. п., ведя гранди­озную работу, без которой невозможны были бы успешные военные дей­ствия против Наполеона. Такова же была его роль и в кампании 1813– 1814 гг. (Николай Михайлович (Романов) 1912: 285).

В советской исторической литературе бытовал тезис о том, что де­кабристы были детьми 1812 г. и что сам декабризм явился порождени­ем Отечественной войны. С ничуть не меньшим основанием то же са­мое можно сказать и о русском консерватизме. Консерваторам предо­ставилась беспрецедентная возможность для озвучивания своих идей – и это было сделано в манифестах А. С. Шишкова, статьях С. Н. Глинки в «Русском вестнике» (который, в сущности, занимался пропагандой ос­новных идей А. С. Шишкова и Ф. В. Ростопчина, которые были его покро­вителями и авторами «Русского вестника»), «афишах» Ф. В. Ростопчина (Минаков 2005; Минаков 2011: 174–210).

Консервативно-националистические настроения и взгляды начала XIX в. объективно оказались необходимым политическим инструментом для победы в Отечественной войне 1812 г. и преодоления галломании части дворянского высшего общества. Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл на XVI Всемирном русском народном соборе в октябре 2012 г. отмечал: «В годину наполеоновского нашествия на первое место выдвинулась проблема защиты русской культуры, культурной идентич­ности на фоне глобального натиска франкоцентризма, французско­го языка и культурных стандартов. Не случайно именно после победы над Наполеоном произошёл бурный расцвет русской культуры, русской философской мысли, наступил »золотой век« А. Пушкина, М. Лермонтова, Н. Гоголя, А. Хомякова, И. Киреевского. Творцам русской культуры была необходима эта победа, чтобы отойти от подражания образцам Парижа и Версаля и обрести веру в силу собственного народа»5Выступление Святейшего Патриарха Кирилла на открытии XVI Всемирного русского народного со­бора // Сайт Patriarchia.ru. 2012. 1 октября. URL: www.patriarchia.ru (дата обращения 10.12.2021). .

Анализ вклада основных идеологов и практиков русского консер­ватизма в событиях 1812 г. и сопутствующие ему годы показывает, что именно этот год стал решающим в становлении этого идейно-поли­тического направления. Одно из течений русского консерватизма, из­начально имевшее галлофобскую направленность, оказалось макси­мально востребованным именно в канун Отечественной войны 1812 г., причём нужда в нём была столь велика, что из «маргинального» тече­ния оно превращается в стержневое, вытеснив те идеологические пред­ставления, которые были характерны для просвещённого абсолютизма и Александровского либерализма. Колоссальный идеологический сдвиг, который произошёл за считанные годы, может быть объясним толь­ко той исключительной ролью, которую сыграли русские консерваторы в 1812 г. в условиях национальной мобилизации. Вызвав к жизни обост­рённое осознание русской этничности, галломания (и, соответственно, галлофобия) дала мощь и силу русскому консерватизму. Напомним, что в этом же году была скомпрометирована и потеряла политическое влияние знаковая для правительственного либерализма первого десятиле­тия XIX в. фигура М. М. Сперанского. В отказе верховной власти от консти­туционного проекта Сперанского (1809 г.) русские консерваторы сыграли определяющую роль (Минаков 2011: 109–173).

В 1810–1820-х гг. в лоне русского консерватизма вызрела концепция самодержавия как проявления национального, самобытного русского духа. Русские консерваторы выступили категорическими противниками ограничения самодержавия. Обосновывая самодержавную форму прав­ления, они сравнительно мало использовали аргументы религиозного характера и большей частью указывали на соответствие самодержавия народному характеру и природно-климатическим условиям России. Особенность русского консерватизма заключалась в беспрекословной ориентации на верховную власть, использование её политических и административных рычагов, а не на создание собственной политической организации. Выполнение своих программных требований консервато­ры переадресовывали монарху. Н. М. Карамзин, проделав длительную идейную эволюцию, практически полностью отошёл от либерализма и западничества, создав наиболее полный и разработанный консерватив­ный проект первой четверти XIX в.: трактат «О древней и новой России», содержащий вполне зрелую концепцию самодержавия, которая была вос­принята в основных чертах последующими поколениями русских консер­ваторов, начиная с С. С. Уварова. В отличие от А. С. Шишкова и М. Л. Маг­ницкого, Н. М. Карамзин был терпим к масонству (несмотря на политиче­ские доносы на него, инициированные московскими розенкрейцерами) и отнюдь не был активным борцом с мистицизмом, идущим с Запада. Вероятно, здесь сказался его былой опыт либерализма, масонства и увле­чения культурой Запада6О Карамзине-консерваторе см. наиболее значительные последние публикации: (Ермашов, Ширинянц 1999); (Китаев 2005); (Минаков 2013). .

Русскими консерваторами возвеличивались православная вера и Церковь, они противопоставлялись всем неправославным христи­анским конфессиям. При этом православие выступало прежде всего как атрибут «русскости», средство национальной самоидентификации, а не как вселенская религия. Православие в воззрениях консерваторов приобрело характер идеологии, противопоставляемой модным в то вре­мя масонству, мистицизму и экуменическим утопиям. Проблемы веры приобрели во взглядах представителей этого течения ярко выраженный политизированный характер (Кондаков 1998; Минаков 2011: 342–347), что неизбежно вело к столкновению православных консерваторов с вы­сокопоставленными мистиками и масонами вроде министра духовных дел и народного просвещения А. Н. Голицына (Минаков 2010; Кондаков 2014; Назаренко 2014).

Существенной составляющей русского консерватизма был нацио­нализм (Минаков 2009; Минаков 2011: 376–382). А. С. Шишкова мож­но считать таким идеологом, кто стал одним из первых конструировать консервативно-националистическую традицию. Национализм опре­делённо доминировал в воззрениях Ф. В. Ростопчина. Мало рассуждая о православной вере и Церкви, самодержавии, он явился одним из яр­ких творцов русской консервативной националистической риторики. В его произведениях слова «русский» и «русское» являлись ключевыми и наиболее часто повторяющимися. В консервативной мысли мифоло­гема «русскости» зачастую жёстко противопоставлялась всему не только французскому, но и западному. Название журнала «Руской вестникъ», издаваемого С. Н. Глинкой, было полемически заострено против названия «Вестник Европы» (первоначально его редактором был Н. М. Карамзин, который до публикации «Истории государства Российского» инерцион­но воспринимался многими русскими консерваторами как космополит, западник, масон, галломан, бонапартист).

Национализм ранних русских консерваторов по своим исходным ин­тенциям был призван противостоять «чужеродным» модернизационным процессам и ставил своей целью законсервировать традиционалистское настоящее. Но, как и национализм, сопровождающий и активизирую­щий модернизацию, он оперировал понятием мессианского коллектив­ного субъекта, апеллировал к определённым этническим ценностям, кон­струировал собственную традицию, селективно интерпретируя факты исторического прошлого. Русская история с момента возникновения рус­ского консерватизма стала рассматриваться его идеологами как одна из основных опор консервативно-националистического самосознания. Не случайно Н. М. Карамзин и С. Н. Глинка были создателями обобщаю­щих трудов по русской истории («История государства Российского» и «Русская история»). Примеры из идеализированной версии русского прошлого первоначально призваны были «излечить» галломанию рус­ского дворянского общества. Благочестивые русские цари, патриархи, святые герои-избавители от Смуты XVII в. и Суворов – постоянные фигуры в создаваемом консерваторами пантеоне. Исторический опыт для консерваторов – это опыт «выживания» в периоды жестоких кризи­сов и апелляция к славным воинским победам. По сути дела, консервато­рами начал создаваться своего рода культ светских святых, призванный преобразить русское общество в консервативно-националистическом духе. Интерпретированная таким образом русская история с тех пор стала неотъемлемым компонентом практически любой русской консерватив­ной доктрины.

Из-за националистической составляющей русский консерватизм ока­зался в целом малоприемлем для полиэтнического правящего слоя и несовместим с имперским универсализмом, насаждаемым абсолютистской властью, – в этом одно из объяснений, почему карьера А. С. Шишкова и Ф. В. Ростопчина резко оборвалась по окончании Отечественной войны 1812 г., когда отпала необходимость в общенациональной мобилизации. Русский консерватизм с националистической окраской использовался в прагматических целях, и власть отказалась от него, как только непо­средственная опасность для неё миновала. Кроме того, национализм не мог не противоречить принципу сословности. Выходом из этого поло­жения стала интерпретация консерваторами крепостного права как опти­мальной формы существования русских в единой патриархальной семье. При этом в консервативной идеологии сохранялась необходимость есте­ственного неравенства и иерархии, но, с другой стороны, народ не вос­принимался как принципиально чуждый дворянской элите, более того, низшие сословия могли расцениваться как носители национальных нрав­ственно-религиозных ценностей, в отличие от подвергшегося иностран­ному разлагающему влиянию дворянства.

Не случайно в рамках консервативно-националистического дискур­са был задолго до славянофилов достаточно остро поставлен вопрос о со­циокультурном расколе, инициированном реформами Петра I (Минаков 2011: 383–388). Восприятие русского народа как единого иерархиче­ского целого позволяло националистам-консерваторам обращаться со своими идеями не только к образованному дворянскому обществу – через «Русский вестник», «Чтения в Беседе любителей русского слова», но и к простонародью – посредством манифестов А. С. Шишкова и афиш Ф. В. Ростопчина.

При этом консерваторы, как правило, не были сторонниками отмены крепостного права. Некоторые из них принципиально выступала против отмены крепостного права (А. С. Шишков, Ф. В. Ростопчин), мотивируя это тем, что крепостное право представляет органически сложившуюся в течение длительного времени опору самодержавной государственно­сти и часть уклада народной жизни. Оно является, по сути дела, формой патриархальной семьи, где помещики играют роль добрых и попечитель­ных родителей, а крестьяне, соответственно, послушных и благодарных детей. Помещики не заинтересованы в разорении крестьян, напротив, условие процветания помещиков – благополучие его крестьян.

Более сложные представления по крестьянскому вопросу имелись у консерваторов (Н. М. Карамзин, С. Н. Глинка, А. С. Стурдза), которые прошли при становлении своих взглядов известную школу либераль­ного мышления. Как правило, они не отрицали того, что крепостное право является социально-экономическим и моральным злом, которое в перспективе должно исчезнуть из русской жизни. Однако в конкрет­ной ситуации александровского царствования они предлагали воздер­жаться от каких-либо серьёзных изменений, поскольку отмена крепост­ного права должна была привести к обнищанию как крестьянства, так и дворянства и в конечном счёте к социальной революции. С их точки зрения, была необходима масштабная программа просвещения крестьян­ства, которая явилась бы необходимым условием подготовки отмены кре­постного права. Впрочем, именно эта часть их программы, реализация которой могла бы способствовать смягчению социальных противоречий и уменьшению «издержек» Великой реформы, так и не была осуществ­лена правительством вплоть до начала масштабных преобразований. В целом же можно констатировать, что воззрения русских консерваторов на крестьянский вопрос зачастую были более умеренными и примитив­ными, чем у правительственных кругов, взявших курс на подготовку от­мены крепостного права путём частных мер (имеется в виду реформа го­сударственной деревни, указ об «обязанных» крестьянах и т. д.). Вообще, в чём и преуспели русские консерваторы, так это не в позитивных про­граммах, а в своих объяснениях, почему крестьян в настоящий момент нельзя освобождать, а также в своих оценках негативных последствий освобождения, если оно всё же произойдёт. Здесь стоит отметить уни­кальность нереализованного проекта отмены крепостного права, раз­работанного Аракчеевым по распоряжению Александра I в 1818 г. Его появление было обусловлено лишь феноменальной исполнительностью Аракчеева, которого невозможно было заподозрить в симпатиях к либе­рализму на всём протяжении его карьеры7О взглядах консерваторов на крестьянский вопрос см.: (Минаков 2011: 392–416). .

Наиболее яркими и известными представителями церковного кон­серватизма в тот период являлись святитель Иннокентий (Смирнов), ми­трополит Серафим (Глаголевский), архимандрит Фотий (Спасский), инок Аникита (князь С. А. Ширинский-Шихматов). Церковный консерватизм не ограничивался рамками клира, его носителями могли быть и миря­не (А. С. Шишков, М. Л. Магницкий, А. С. Стурдза, графиня А. А. Орлова-Чесменская)8См.: (Кондаков 1998); (Минаков 2011: 267–330). . Для этого течения было характерно напряжённое и драматичное противодействие западным идейно-религиозным влияниям, прежде всего просветительским идеям и масонству, деизму и атеизму. Стоит также отметить достаточно явно выраженное убеждение в осо­бом пути России, связанном с православием, отличающим её от Запада и Востока. В отличие от старообрядчества с его ярко акцентированным антизападничеством и неприятием «петровской революции», церков­ный консерватизм представлял более «мягкий» вариант в этом отноше­нии. Церковный консерватизм не мог быть тождествен учению Церкви, как оно складывалось в более ранние периоды. Это была реакция на вы­зов Просветительского проекта и косвенно связанных с ним явлений, таких как фактический отказ от православного характера Российского империи, произошедший после 1812 г. и продолжавшийся до 1824 г.

Для этого течения была характерна лояльность существующей мо­нархической власти, что не исключало её резкую критику, когда, с точки зрения носителей этого направления, «попирались интересы церкви», на­рушалась «чистота веры», разрушалась нравственность, возникала угроза ослабления православия в результате распространения неправославных и антиправославных учений, в частности западноевропейского мисти­цизма и масонства.

Отметим также, что для церковного консерватизма было характер­но почти полное отсутствие интереса к экономической и национальной проблематике. Если говорить о попытках представителей этого направ­ления влиять на жизнь светского общества, то они в основном своди­лись к мерам ограничительного характера в отношении неправославных и антиправославных течений, неприятию радикализма и либерализма. Ими подчёркивалась необходимость широкого распространения право­славного образования в качестве наиболее эффективного противовеса неправославным и антиправославным влияниям. Кроме того, церковные консерваторы считали недопустимым в тех конкретных условиях пере­вод Библии на русский литературный язык вместо церковнославянско­го, поскольку это подрывало, с их точки зрения, сакральный характер Священного Писания. Имел место и напряжённый интерес к пробле­мам нравственности и необходимости следовать бытовым традициям в той степени, в какой они были связаны с православием. Этническая «русскость» этим течением обычно не акцентировалась. Она скорее но­сила имперский, универсалистский характер, нежели националистиче­ский. Церковный консерватизм особенно ярко проявил себя в первой половине 1820-х гг. Некоторые его представители сыграли очень значи­тельную роль как в истории русской культуры, так и Церкви. Например, известный поэт-архаист князь С. А. Ширинский-Шихматов, ставший мо­нахом Аникитой, сыграл большую роль в возрождении русского монаше­ства на Афоне (Минаков 2015).

С церковным консерватизмом было достаточно тесно связано тече­ние светского, православно-самодержавного консерватизма. Наиболее видными его представителями являлись А. С. Шишков (с 1803), М. Л. Маг­ницкий (Минаков 2010; Минаков 2021), А. С. Стурдза (Минаков 2016). Проблемы веры приобретали во взглядах представителей этого течения ярко выраженный политизированный характер, православие в их воззре­ниях приобретало характер идеологии, противопоставляемой модным в то время экуменическим утопиям. Отсюда – постоянная политиче­ская борьба представителей этого направления с высокопоставленны­ми мистиками и масонами вроде министра духовных дел и народного просвещения А. Н. Голицына. Представители этого направления, в от­личие от церковных консерваторов, выходили за пределы узко-конфес­сиональной проблематики. Их воззрения охватывали широкий спектр общественно-значимых вопросов: постановка вопроса о национальном образовании, о характере подлинно-самодержавной власти, об отношени­ях церкви и государства, вопросы цензуры, «русского права», самобытной национальной культуры, опирающейся прежде всего на определённые языковые традиции, сословном вопросе, университетской политике, во­просах внешней политики и т. д.

М. Л. Магницкий одним из первых напомнил верховной власти за­бытую к тому времени идею: «самодержавие вне православия есть одно насилие», то есть деспотизм. Речь шла о так называемой симфонии вла­стей, восходящей к новеллам императора Юстиниана. Для православно-самодержавных консерваторов было свойственно категорическое неприятие конституционализма и либерализма, Просвещенческого про­екта как такового. Они совершенно сознательно старались исключить из преподавания рационалистическую философию и естественное право как дисциплины, подрывающие основы самодержавной власти и право­славной веры.

Если мысль об особой православной культуре содержалась в воззре­ниях церковных консерваторов скорее имплицитно, то представители православно-самодержавного течения превратили идею сочетания истин веры с истинами науки в государственную политику, попутно решив по-своему проблему воспитания в национальном духе (произошло это, впрочем, уже в царствование Николая I, в результате деятельности мини­стров народного просвещения А. С. Шишкова и С. С. Уварова) (Минаков 2011: 424–442; Шевченко 2003).

Церковные консерваторы и их светские единомышленники9Их союз получил в литературе название «православная оппозиция», термин ввёл в обращение ис­торик Ю. Е. Кондаков (Кондаков 1998). совмест­но противостояли мистико-космополитическому направлению обще­ственной мысли протестантского толка. Оно было связано с именами Александра I (на определённом этапе) и А. Н. Голицына и ассоциирова­лось с деятельностью Библейского общества, Священного союза, мини­стерства духовных дел и народного просвещения, попыткой реализации социальной утопии «евангельского» или «общехристианского государ-ства»10Термин историка Е. А. Вишленковой (Вишленкова 2002). . Будучи официальной идеологией, оно имело поначалу либераль­ную окраску. Для неё тогда было характерно провозглашение равенства людей перед Богом, идея веротерпимости, уравнения конфессий, отказ от государственного статуса православной религии, филантропия и пр. Однако со временем это направление, под влиянием политических об­стоятельств (событий 1819–1821 гг., когда по Западу прокатилась рево­люционная волна), «мутировало» в антилиберальное и антиреволюци­онное течение. Христианская, стабилизирующе-консервативная состав­ляющая этой идеологии вышла на первый план, что привело к резкому ужесточению цензуры, жёстким попыткам внедрить принципы конфес­сионального образования в светских учебных заведениях, гонениям на либерально настроенную профессуру, ограничению университетской автономии и т. д. Впрочем, нетерпимое отношение к «православной оппо­зиции» и иезуитам-традиционалистам было продемонстрировано пред­ставителями этого направления и до начала «революционной волны».

Но и либеральный и консервативный варианты данного направле­ния объективно имели антиправославную направленность, что вызва­ло сильнейшее сопротивление со стороны «православной оппозиции». Самодержавная власть в рамках этого направления рассматривалась не как порождение национальной истории, а как политическое ору­дие для воплощения в жизнь утопии надконфессиональной власти, призванной защитить Европу от распространения подрывных учений и революционных потрясений. Разумеется, этот вариант консерватив­ной идеологии не мог иметь в принципе русской национальной окраски. Это был государственный космополитизм, на определённом этапе обрет­ший достаточно ярко выраженный консервативный акцент. Именно вышеотмеченная «нетрадиционность» этого направления предопределила его быстрый политический крах и переход уже в следующее царствова­ние, к иной идеологии. Главную роль в устранении А. Н. Голицына сыгра­ли представители «православной оппозиции», в особенности А. А. Аракчееев, митрополит Серафим (Глаголевский) и архимандрит Фотий (Спас­ский), добившиеся в мае 1824 г. его отставки11См.: (Кондаков 2000); (Кондаков 2014); (Минаков 2010); (Минаков 2011: 267–330); (Назаренко 2014). .

Именно система православных ценностей оказала существенное воздействие на формирование русского консерватизма, блокировав про­цесс рецепции иноконфессиональных консервативных западных доктрин. С 1824 г. монархическая власть более не ставила под сомнение статус православия как господствующей религии, а русский консерватизм от­ныне базировался исключительно на православии. Масонство оказалось под запретом вплоть до начала XX в. Определяющую роль в принятии этих решений сыграли представители церковного консерватизма.

Мы затронули основные течения в русском консерватизме первой четверти XIX в. Их взаимодействие и борьба определили идейную атмо­сферу того времени, дальнейшую эволюцию русского консерватизма. Разумеется, выделение этих течений условно, консервативная идеология и практика являлись достоянием отдельных лиц и кружков, были по пре­имуществу дисперсны, неотчётливы и аморфны, иногда трудноотличи­мы от других направлений общественной мысли, что было естественно на этапе становления нового идейного направления в условиях автори­тарного государства.

В заключение скажем, что русские консерваторы «первой волны» были талантливыми во многих отношениях людьми, как правило, вели­колепно образованными и ничуть не уступающими по силе интеллекта своим либеральным и радикальным оппонентам. Русский консерватизм создавался литературно одарёнными людьми. Помимо очевидных клас­сиков «первого ряда» – Державина, Карамзина, Крылова – подавляю­щее большинство создателей русского консерватизма также оставило довольно значительный след в русской литературе и культуре. В меньшей степени это можно сказать и о Ширинском-Шихматове, Шишкове, Ростопчине, Глинке. Эта православно-консервативная составляющая «зо­лотого века» русской культуры только в наши дни открывается исследо­вателями (например, в трудах М. Г. Альтшуллера). В значительной мере именно они формировали творческую почву «золотого века» и оказали прямое или косвенное влияние на зрелого Пушкина, Жуковского, Гоголя, Уварова, славянофилов. Невозможно представить себе развитие русской исторической науки без имён Н. М. Карамзина и С. Н. Глинки, создавших именно консервативную, православно-монархическую версию русской истории.

Политика графа С. С. Уварова в области просвещения и цензуры (фактически он явился создателем российской системы университет­ского и школьного образования) во многом была повторением и разви­тием тех идей и практик, которые развивали А. С. Стурдза, А. С. Шишков и М. Л. Магницкий.

Анализ взглядов ранних русских консерваторов показывает, что, не­смотря на определённую нечёткость их представлений, существенные противоречия между отдельными их группировками, они тем не ме­нее смогли выработать идеологическую систему, которая оказала суще­ственное воздействие на все последующие поколения русских консер­ваторов. Эта система содержала все основные элементы более зрелых консервативных доктрин, отличаясь от них, пожалуй, более последова­тельным и органичным антилиберализмом и антидемократизмом. В воз­зрениях ранних русских консерваторов, к примеру, не содержится даже намёка на привнесённые славянофилами в позднейший русский консер­ватизм идей народной монархии со всесословным законосовещательным Земским собором, учения о «бюрократическом средостении», отделяю­щем царя от верноподданного народа, пристального интереса к кресть­янской общине как носительнице патриархальных ценностей и т. п.

Список литературы