Мои учителя

Я – очевидец периода 1964–1966 и 1968–2020 годов. Первыми преподавателями кафедры французского языка, которых я увидела в пединституте, были Николай Дмитриевич Трегубов и Валентина Алексеевна Зайцева. И увидела я их на вступительном экзамене по французскому языку, в необычной аудитории, маленькой, обитой голубой материей. Потом я узнала, что это фонлаборатория, созданная специально для работы с фильмами, а рядом с нею – кабины для индивидуальной работы студентов.

Я тогда ещё не знала, что Николай Дмитриевич приехал из Франции, что он – ас, носитель языка. Истолковав в свою пользу его благодушный вид и такие понятные вопросы, я ещё осмелилась с ним спорить (на экзамене!), защищая какую-то свою махонькую "кочку" зрения. Сейчас мне это кажется тем более смешным, что я была в неведении относительно всех тех опасностей, которые могли угрожать недавней выпускнице школы № 22 г. Смоленска, получившей золотую медаль, не освобождавшую именно в 1964 году от сдачи всех четырёх экзаменов: по литературе и русскому, истории, сочинению и французскому языку. Как же! Я была кладезем знаний, и всё мне было нипочем!

Валентина Алексеевна уже на первом курсе показала мне, что это далеко не так, испещряя мои письменные работы исправлениями немалого количества ошибок. Она очень любила загружать нас диктантами и изложениями по новеллам Мопассана.

С Татьяной Николаевной Щипковой я познакомилась, когда училась на втором курсе. В 1961 году к нам в аудиторию вошла маленькая, хрупкая женщина с припухшими глазами и губами. Я потом не раз удивлялась той воистину неиссякаемой энергии, которая таилась в столь худеньком теле. Татьяна Николаевна читала у нас курс истории языка и вела семинарские занятия по курсу. Никогда не забуду "Песню о Роланде" и первую фразу из этой эпической поэмы XII века "Чарлес ли реис" (Charles, le roi). Было ужасно трудно понимать старофранцузский язык и произносить слова так, как это делали французы в ту эпоху. И по достоинству оценить эту воинственную и трогательную поэму, её религиозный, патриотический и общечеловеческий пафос я смогла лишь гораздо позже, на Высших педагогических курсах повышения квалификации в 1966 году, на втором году обучения, когда стажировалась именно по истории языка, любовь к которой нам привила Татьяна Николаевна. Ежедневно с Татьяной Николаевной мы встречались и на занятиях по практической грамматике и письменной речи.

Татьяна Николаевна строго оценивала наши работы и была единственным из преподавателей, кто давал рекомендации по исправлению ошибок. Мне она часто писала: "обратите внимание на род существительных". В этом плане нас всех губила интерференция языков. Помимо этого, Татьяна Николаевна была первым учёным, который пробудил во мне интерес к науке. И вот уже на втором курсе состоялось моё "научное крещение": я выступила (кстати, в актовом зале старого корпуса) с сообщением "Развитие слов при помощи переосмысления". "Доклад" не имел успеха у Галины Ивановны Краморенко, декана факультета иностранных языков. Она была возмущена моим тихим голосом. Тогда я была на неё в обиде, чуть не плакала, а Татьяна Николаевна меня успокаивала. Она была человеком душевным и нас любила и жалела. А Галина Ивановна любила и ценила больше всего порядок и истину. Теперь, на склоне лет, я её очень понимаю: я-таки научилась форсировать голос, а студенты, как и 50 лет назад, "шепчут" и форсировать не хотят ничего.

Далее все три года (к сожа лению, наш выпуск состоялся не в 1965 год у, как положено, а в 1964 году, и мы лишились многих теоретических дисциплин, без которых все последующие годы приходилось ой как туго) к нам на занятия приходил Борис Михайлович Масис. Нас потрясали его знание языка и феноменальная память. Однажды он по памяти прочёл нам почти всю пьесу Эдмона Ростана "Сирано де Бержерак", и главным, на что он обратил наше внимание, было изобилие каламбуров, без которых, как я выяснила для себя впоследствии, французы жить не могут. Борис Михайлович расписывался в наших письменных работах так: Très bien. 30.12.63. Б. М. И, не исправляя, подчёркивал фразы с ошибками, предпочитая услышать наши вопросы. Я сохранила некоторые из работ, в которых он так расписывался. Благодаря этому я знаю точно, что было на втором, на третьем, четвёртом курсах: мы были им отправлены в свободное плавание по французской новеллистике и русским художественным фильмам. Это были сочинения, они все сохранились, потому что новеллы были потрясающие, а фильмы пронзительные, к примеру, не утративший своей актуальности фильм "Приходите завтра", вызвавший бурю чувств, которыми хотелось поделиться.

Борис Михайлович был человеком необыкновенной доброты, посмеивался над нами, заставлял говорить только по-французски, однажды даже на комсомольском собрании группы, что некоторых возмутило: Тут такая трагедия! А вы – по-французски! Отчитывал нас лишь однажды (был разъярён), но по-французски: перед нами прошёл целый пласт бранной лексики, в том числе выражение, которым он нас обозначил, – petits merdeux. Ну и именно Борису Михайловичу я обязана возможностью продолжить учиться (в группе я была одна такая). На распределении, куда меня пригласили первой, я, как и четверо других романтических девиц, выбрала Сибирь, Кемеровскую область. Борис Михайлович оставил меня на кафедре и "соблазнил" Высшими курсами в Москве.

Татьяна Николаевна появилась в моей педагогической жизни спустя два года после окончания ВПК. Она опекала меня, молодого преподавателя, как мамочка, направляла, объясняла, подсказывала, развивала во мне способность к экспериментированию. Попутно просвещала. Именно благодаря ей я познакомилась с книгой М. Булгакова "Мастер и Маргарита" и оценила "роман в романе" о Иешуа, сравнивала потом с Флобером, и сравнение это было в пользу Булгакова. А финальные страницы романа потрясающей красоты я просто переписала себе, потому что знала, что у меня не будет возможности перечитать их в ближайшее время.

Эда Моисеевна Береговская появилась на кафедре позже Татьяны Николаевны. Первое, что мне запомнилось, – это её выступление на заседании кафедры с сообщением о путешествии по Дунаю. Это было, вероятно, интересно, но запомнилось почему-то лишь красивое синее платье на ней, которое необыкновенно шло к её загорелому лицу. И я думала: какая она красавица! Эда Моисеевна была моей научной крёстной мамой. Она предложила на выбор два направления научного поиска: фоностилистику и каламбур. Поскольку Эда Моисеевна не читала нам стилистику, понятия о первом направлении у меня не было, а что такое каламбур, я хорошо знала. И обрадовалась: на своё счастье и на свою беду. Началось моё многолетнее странствие по пленительной стране под названием "словесный комизм" вообще (как скажет о французах знаменитый, но недоверчивый майор Томпсон Пьера Даниноса) и каламбур в частности.

А напоследок (перефразируя строку известного романса) я пошучу: Vive la chaire de français de l’Université d’Ėtat de Smolensk! La meilleure du monde! Для нас, всех преподавателей кафедры, она лучшая в мире благодаря традициям, заложенным нашими мэтрами: Николаем Дмитриевичем Трегубовым, Татьяной Николаевной Щипковой, Борисом Михайловичем Масисом, Эдой Моисеевной Береговской (увы, уже ушедшими), Ольгой Васильевной Расточинской (ныне здравствующей, 90-летие которой мы только что отпраздновали) – и продолженным многими другими.